"Вожди белого движения, прежде всего офицеры императорской армии, возможно, настаивали бы на том, что у них не было идеологии. Действительно, они так и не разработали последовательно ряд целей, не доверяли теории и интеллигентам и полагали, что сами стоят над партиями и политикой. Сначала, довольно глупо, оно полагали, что зло их врагов, большевиков, очевидно и потому все добропорядочные русские будут считать своим долгом оказывать им сопротивление. По ходу гражданской войны и по мере того, как офицеры вынуждены были формулировать свои цели, становилось заметно, что они чувствовали себя неуютно и не могли идти далее самых общих формулировок, которые никого не устраивали. Призывая к борьбе, большевики были куда способнее и имели больший успех.
Случалось, что большевистские вожди расходились между собой по практическим вопросам и даже по вопросам интерпретации теории. Тем не менее они все с гордостью считали себя марксистами и, по крайней мере во время гражданской войны, почти все поддерживали Ленина. Работы Ленина можно было бы считать полноправным выражением большевистских взглядов, а вот у белых не было такого вождя. Трудно даже найти ряд объединяющих их идей, ибо белое движение не было однородным. Одни белые были монархистами, а другие - республиканцами; одни настаивали на сохранении верности союзникам, а другие втягивались в германскую сферу влияния; одни хотели идти на уступки, такие, как обещание земельной реформы, а другие решительно выступали против всяческих перемен, происшедших со времени падения дома Романовых.
Тем не менее, вожди белой армии имели общие позиции и идеи.
...Вожди контрреволюции были военными. С одной стороны, это было преимуществом; они знали, как организовать армию и руководить ею, обычно они знали друг друга и доверяли друг другу; с другой стороны, военный менталитет оказался недостатком в борьбе, которая носила политический характер. Офицеры неправильно поняли характер борьбы, в которую были втянуты, и потому так и не осознали необходимости представить привлекательные программы. Они наивно полагали, что их единственной задачей был разгром Красной Армии".
"Разлад между Доном и Добровольческой армией начался с мелочей и пустяков, но вылился в тяжелые формы вследствие крайнего самолюбия Деникина.
Его постоянно раздражала мысль, что Войско Донское находится в хороших отношениях с немцами и что немецкие офицеры бывают у атамана. Генерал Деникин не думал о том, что благ.ря этому Добровольческая армия неотказно получает оружие и патроны, и офицеры едут в нее через Украину и Дон совершенно свободно, но он видел в этом измену союзникам и сторонился атамана...
Когда Войско Донское начало свои сношения с союзниками, в штабе Деникина сказали: "Войско Донское - это проститутка, продающая себя тому, кто ей заплатит".
... Говорят об измене казаков Деникину, но нужно посмотреть, кто изменил раньше: казаки - Деникину или Денники - казакам. Если бы Деникин не изменил казакам, не оскорбил бы жестоко их молодого национального чувства, они не покинули бы его. И прав был атаман, когда в числе своих врагов ставил и генерала Деникина. Генерал, быть может, сам того не понимая, работая на разрушение Донского войска, рубил сук, на котором сидел...".
"Генерал Деникин борьбе с большевиками придавал классовый а не народный характер, и при таких условиях, если его не подопрут извне иностранцы, должен был потерпеть крушение. Боролись добровольцы и офицеры, то есть господа, буржуи против крестьян и рабочих, пролетариата, и, конечно, за крестьянами стоял народ, стояла сила, за офицерами только доблесть. И сила должна была сломить доблесть....
Генерал Деникин не имел ничего на своем знамени, кроме единой и неделимой России. Такое знамя мало говорило сердцу украинцев и грузин, разжигало понапрасну страсти, а силы усмирить эти страсти не было. Деникин боялся сказать, что он монархист, и боялся пойти открыто с республиканцами, и монархисты считали его республиканцем, а республиканцы - монархистом. В Учредительное собрание уже никто не верил, потому что каждый понимал, что его фактически не собрать, презрительным названием "учредилки" оно было дискредитировано, унижено и опошлено в глазах народа.
Иди Деникин за царя - он нашел бы некоторую часть крестьянства, которая пошла бы с ним, иди он за народ, за землю и волю - и за ним пошли бы массы, но он не шел ни за то, ни за другое. "Демократия" отшатнулась от него и не верила ему, и Деникин боялся призвать ее под знамена".
"Наиболее тяжелые отношения установились у нас с донским атаманом.
На небольшом клочке освобожденной от большевиков русской земли двум началам, представленным, с одной стороны, генералом Красновым, с другой - генералом Алексеевым и мною, очевидно, оказалось тесно. Совершенно неприемлемая для Добровольческой армии политическая позиция атамана, полное расхождение в стратегических взглядах и его личные свойства ставили трудно преодолимые препятствия к совместной дружной работе. Утверждая "самостоятельность" Дона ныне и на "будущие времена", он не прочь был, однако, взять на себя и приоритет спасения России. Он, Краснов, обладающий территорией, "народом" и войском, в качестве "верховного вождя Южной Российской армии" брал на себя задачу - ее руками - освободить Россию от большевиков и занять Москву...
...Обе стороны, понимая непреложные законы борьбы, считали необходимым объединение вооруженных сил, и обе не могли принести в жертву свои убеждения или предубеждения. На этой почве началась длительная внутренняя борьба - методами, соответствовавшими характеру руководителей.... В то время, когда командование Добровольческой армии стремилось к объединению Вооруженных Сил Юга путями легальными, атаман Краснов желал подчинить или устранить со своего пути Добровольческую армию; какими средствами - безразлично".
"Если огромный вред, приносимый отсутствием общего плана и разрозненность действий белых армий во всероссийском масштабе (Север, Восток, Юг и Запад), не всеми сознавался достаточно отчетливо, то на общем по существу доно-кавказском театре эти тягчайшие нарушения основ военного искусства сказывались ясно и разительно на каждом шагу. Вопрос этот раздирал Юг, отражаясь крайне неблагоприятно на ведении военных операций, вовлекая в борьбу вокруг него общественность, печать, офицерство, политические организации, даже правительство Согласия".
"Интересно, что такая же борьба за единство командования, вызванная мотивами другого рода - боязнь бонапартизма, велась и в Советской России между Бронштейном, проникшимся идеями "военспецов", с одной стороны, и большинством Коммунистической партии - с другой. Только после поражений, понесенных большевиками на Востоке и Юге летом 1918г., Советская власть создала Революционный военный совет республики с единым главнокомандующим (Вацетис, потом Каменев) на всех фронтах. Это единство командования, по словам Бронштейна, спасло Красную армию, дав, наконец, возможность переброски, сосредоточения и вообще использования центрального положения армии для действия по внутренним операционным линиям. "Только после установления общего оперативного руководства и строгого исполнения боевых приказов, идущего сверху вниз, все почувствовали на деле... огромное преимущество централизованной армии над партизанством и кустарничеством".
"В ноябре я издал приказ, обращенный к офицерству, оставшемуся на службе у большевиков, осуждая их непротивление и заканчивая угрозой: "...Всех, кто не оставит безотлагательно ряды Красной армии, ждет проклятие народное и полевой суд Русской армии - суровый и беспощадный". Приказ был широко распространен по Советской России нами, и еще шире - Советской властью, послужив темой для агитации против Добровольческой армии. Он произвел гнетущее впечатление на тех, кто, служа в рядах красных, был душою с нами. Отражая настроение добровольчества, приказ не считался с тем, что самопожертвование, героизм есть удел лишь отдельных личностей, а не массы. Что мы идем не мстителями, а освободителями... Приказ был только угрозой для понуждения офицеров оставить ряды Красной армии и не соответствовал фактическому положению вещей.
...С развитием наступления к центру России изменились условия борьбы: обширность театра, рост наших сил, ослабление сопротивления противника, ослабление его жестокости в отношении добровольцев, необходимость пополнять редеющие офицерские ряды изменили и отношение - расстрелы становятся редкими и распространяются лишь на офицеров-коммунистов".
"Что касается отношения к красному молодому офицерству, то есть к командирам из красных курсантов, то они знали, что ожидает их, и боялись попасться в плен, предпочитая ожесточенную борьбу до последнего патрона или самоубийство. Взятых в плен, нередко по просьбе самих же красноармейцев, расстреливали.
Этот больной вопрос возник и в Красной армии и был решен как раз в обратном направлении.
Для агитации среди белых Бронштейн составил лично и выпустил воззвание:
"...Милосердие по отношению к врагу, который повержен и просит пощады. Именем высшей военной власти в Советской республике заявляю: каждый офицер, который в одиночку или во главе своей части добровольно придет к нам, будет освобожден от наказания. Если он делом докажет, что готов честно служить народу на гражданском или военном поприще, он найдет место в наших рядах...".
Для Красной армии приказ Бронштейна звучал уже иначе:
"... Под страхом строжайшего наказания запрещаю расстрелы пленных рядовых казаков и неприятельских солдаТ. Близок час, когда трудовое казачество, расправившись со своими контрреволюционными офицерами, объединится под знаменем Советской власти...".
Мы грозили, но были гуманнее. Они звали, но были жестоки".
"Армии понемногу погрязали в больших и малых грехах, набросивших густую тень на светлый лик освободительного движения. Это была оборотная сторона борьбы, ее трагедия. Некоторые явления разъедали душу армии и подтачивали ее мощь. На них я должен остановиться.
Войска были плохо обеспечены снабжением и деньгами. Отсюда - стихийное стремление к самоснабжению, к использованию военной добычи. Неприятельские склады, магазины, обозы, имущество красноармейцев разбирались беспорядочно, без системы....
Военная добыча стала для некоторых снизу одним из двигателей, для других сверху - одним из демагогических способов привести в движение иногда инертную, колеблющуюся массу....
Если для регулярных частей погоня за добычей была явлением благоприобретенным, то для казачьих войск - исторической традицией, восходящей ко времени Дикого поля и Запорожья, прошедшей красной нитью через последующую историю войн и модернизированную временем в формах, но не в духе".
"... За гранью, где кончается "военная добыча"и "реквизиция", открывается мрачная бездна морального падения: насилия и грабежа.
Они пронеслись по Северному Кавказу, по всему югу, по всему российскому театру гражданской войны, творимые красными, белыми, зелеными, наполняя новыми слезами и кровью чашу страданий народа, путая в его сознании все "цвета" военно-политического спектра и не раз стирая черты, отделяющие образ спасителя от врага.
Много написано, еще больше напишут об этой язве, разъедавшей армии гражданской войны всех противников на всех фронтах. Правды и лжи.
И жалки оправдания, что там, у красных, было несравненно хуже. Но ведь мы, белые, вступали на борьбу именно против насилия и насильников!.. Что многие тяжелые эксцессы являлись неизбежной реакцией на поругание страны и семьи, на растление души народа, на разорение имуществ, на кровь родных и близких - это неудивительно. Да, месть - чувство страшное, аморальное, но понятное, по крайней мере. Но была и корысть. Корысть же - только гнусность....
За войсками следом шла контрразведка....
Я не хотел бы обидеть многих праведников, изнывавших морально в тяжелой атмосфере контрразведывательных учреждений, но должен сказать, что эти органы, покрыв густою сетью территорию Юга, были иногда очагами провокации и организованного грабежа. Особенно прославились в этом отношении контрразведки Киева, Харькова, Одессы, Ростова (донская)".
"Ко всем иностранцам - будут это союзники или немцы - атаман относился отрицательно. ...он знал, что и немцы, и французы, и англичане едут в Россию не для России, а для себя, чтобы урвать с нее что можно, и отлично понимал, что Германии и Франции по взаимно противоположным причинам нужна Россия сильная и могущественная, "единая и неделимая"; А Англии, напротив, слабая, раздробленная на части, быть может, федеративная, пожалуй, даже большевистская. И потому Германии и Франции атаман верил, Англии же не верил нисколько. Все стремления атамана были направлены к тому, чтобы независимо от иностранцев поставить Дон на ноги, дать ему все, что нужно для борьбы".
"Добровольческая армия, как армия не народная, а интеллигентская, офицерская, не избежала этого и рядом со знаменем "единой и неделимой" воздвигла алтарь непоколебимой верности союзникам во что бы то ни стало. Эта верность союзникам погубила императора Николая II, она же погубила и Деникина с его Добровольческой армией.
Атаман смотрел на немцев, как на врагов, пришедших мириться с протянутой для мира рукою, и считал, что у них он может просить, но когда пришли союзники, то на них он смотрел, как на должников перед Россией и Доном, и считал, что они обязаны вернуть свой долг и с них нужно требовать".
"Военный коммунизм" оказал определяющее влияние на развитие советского общества: не будет преувеличением сказать, что в нем были смоделированы последующие трагические страницы нашей истории, заложены основы не изжитой до сих пор командно-административной системы.
Неудивительно, что на протяжении десятилетий наша историография всячески идеализировала "военный коммунизм". Были отодвинуты на задний план идеологический и социокультурный его аспекты, особым образом приукрашены его последствия. Политика "военного коммунизма" была сведена к ряду исключительно вынужденных, главным образом чисто экономических мер, обусловленных интервенцией и гражданской войной. Подчеркивались плавность и постепенность введения "военного коммунизма". Преувеличивались элементы "невоенно-коммунистического" характера на всем протяжении его существования. Наконец, создавалось представление, что от основных элементов "военного коммунизма" (продразверстка, централизация управления национализированной промышленностью, насильственная кооперация, уравнительное распределение, натурализация заработной платы, милитаризация труда) удалось избавиться одним росчерком пера, без всяких негативных последствий.
Итак, "военный коммунизм" связывался с "оборонительной" гражданской войной, а не с наступательной психологией мировой революции, при этом подчеркивались "конструктивные" аспекты его политики. Эта историографическая операция была частью более общей идеологической акции: доказательства правильности курса на строительство социализма "в одной, отдельно взятой стране".
Ложный историографический стереотип породил в современном общественном сознании достойную его идейную реакцию. "Военный коммунизм" часто рассматривается теперь как серия "злонамеренных" акций, направленных против крестьянства с целью его пролетаризации. В действительности все было гораздо сложнее, именно поэтому последствия "военного коммунизма" оказались столь серьезными.
"Военный коммунизм" требует радикального переосмысления".
"Весной-летом 1921г. в своей оценке политики "военного коммунизма" Ленин делал упор на ее историческую обусловленность, на то, что она была продиктована теми исключительно трудными и сложными условиями, которые существовали в годы ее функционирования. Ленин неоднократно подчеркивал историческую роль политики "военного коммунизма": она позволила лишить буржуазию экономической базы в антинародной войне, поставить на службу революции все материальные ресурсы страны, дала возможность прокормить армию, спасла рабочий класс от голодного вымирания, позволила сохранить промышленность и Т.д. В "военном коммунизме" Ленин видел один из решающих источников победы в гражданской войне. В то же время Ленин неоднократно признавал, что эта политика потерпела неудачу как план непосредственного, ускоренного перехода к социализму и даже коммунизму. Он глубоко проанализировал причины этой неудачи. Во-первых, "...мы в своем экономическом наступлении слишком далеко продвинулись вперед... непосредственный переход к чисто социалистическим формам, к чисто социалистическому распределению превышает наши наличные силы...". Во-вторых, эта политика не обеспечивала прочного экономического союза между рабочим классом и крестьянством, между социалистической промышленностью и единоличным крестьянским хозяйством. "Мы шли недостаточно поддержанные крестьянством экономически; прочности военного и политического союза рабочих с крестьянами не соответствовала недостаточная прочность их экономического союза".
В-третьих, политика "военного коммунизма" базировалась только на революционном энтузиазме масс, но не учитывала момент личной материальной заинтересованности непосредственных производителей в росте производства. Разверстка стала неодолимым тормозом развития сельского хозяйства; уравнительность распределения продуктов среди рабочих и служащих "по едокам", а не по труду, тормозила рост производительности труда в промышленности. В-четвертых, "военный коммунизм" не учитывал внутренних закономерностей развития мелкого товарного производства, которое не может существовать и развиваться без известной свободы оборота. Попытка насильственно запретить всякий товарооборот, торговлю, неизбежную при существовании миллионов мелких товаропроизводителей, крайне отрицательно сказалась на развитии, прежде всего хозяйств середняков, ставших в годы гражданской войны центральной фигурой в деревне. В-пятых, "военный коммунизм" не отражал в необходимой мере то обстоятельство, что в экономике страны имелись различные социально-экономические уклады, в том числе на громадных территориях страны господствовали крайне отсталые патриархальные отношения. Переход к социализму народов, находившихся на докапиталистических стадиях развития, требовал опосредованных путей, приемов, длительных сроков. В октябре 1921г. Ленин говорил: "На экономическом фронте, с попыткой перехода к коммунизму, мы к весне 1921г. потерпели поражение боле серьезное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским, поражение, гораздо более серьезное, гораздо более существенное и опасное...
Разверстка в деревне, этот непосредственный коммунистический подход к задачам строительства в городе, мешала подъему производительных сил и оказалась основной причиной глубокого экономического и политического кризиса, на который мы наткнулись весной 1921г.".
Вот почему Ленин пришел к выводу, что "военный коммунизм" не был и не мог быть экономической политикой, отвечающей хозяйственным задачам пролетариата в мирных условиях, не годился как метод социалистического строительства, и он был заменен новой экономической политикой".
|