2.4.2. Высшие человеческие ценности
Животное живет так, как живет, а не так, как должно жить. Его жизнедеятельность целостна и сопряжена с реализацией инстинктинуальной программы. В жизни человека, как мы успели уже убедиться, на первый план выходит проблема должного. Чтобы жить по-человечески, надо быть человеком, то есть не выходить за пределы культурной программы жизнедеятельности. Культурная программа человека зиждется на базисных ценностях – красоте, истине и добре. Разумеется, сфера должного есть сфера общественного идеала. В практике конкретной человеческой жизни все обстоит иначе. Человек наделен «правом» решать, что есть зло, что истина, а что ложь, что есть красивое, а что безобразное. Ведь человек является существом разумным, и априори предполагается, что как разумное существо он будет склоняться к добру, а не к злу. Такая установка идет от Сократа. Не случайно же великий греческий моралист озадачил своих учеников предположением, что человек, сознательно поступающий по злу, лучше человека, который творит зло, не ведая об этом. Первый знает, что делает, и есть основание думать, что ужаснëтся содеянному злу и вступит на дорогу добра и блага. Другому же человеку, который творит зло и не знает об этом, путь туда закрыт.
В Новое время мыслители эту проблему стали трактовать несколько иначе. Одни считали, что человек рождается добрым и надо только не мешать развитию этого добронравия, а если он творит зло, то в этом вина общества, которое поставило человека в бесчеловечные условия (Жан Жак Руссо); другие говорили, что человек по природе зол и общество должно своими законами ограничивать его агрессию. Английскому философу Томасу Гоббсу принадлежит известный «слоган»: «Человек человеку – волк». Другой английский философ, Джон Локк, считал, что человек не рождается ни добрым, ни злым, он есть «tabulа rasa» – «чистая доска», на которую жизнь потом вписывает определенные письмена. Скорее всего, так оно и есть. Однако положение о том, что человеческие ценности – благо, красота, истина – задают параметры человеческому миру, не противоречит ни одному из вышеназванных подходов.
Генетически первой ценностью, которая появляется в человеческой истории, надо полагать, были добро, благо. Анализируя высшие ценности человеческого бытия, следует помнить, что они не существуют без своих антиподов, антиценностей или, как их называют, отрицательных ценностей. Сама проблема ценностей возникает в эпоху обесценивания базисных устоев человеческой жизни. Кризис родовой жизни и переход к государственной заставил Сократа поставить проблему: «Что есть благо?»
Ценности, с одной стороны, объективны, а с другой – имеют конкретно историческое содержание. Достаточно сравнить представления разных эпох и народов о том, что есть добро, а что есть зло. Поскольку эти ценности тесно связаны с формированием морали как формы общественного сознания, то добро и зло обозначают не просто свободные поступки, но действия, сознательно соотнесенные с нравственно-положительным или нравственно-отрицательным стандартом, в конечном итоге – с определенным идеалом. Следовательно, добро и благо как ценности обусловлены идеалом общественного совершенства. Добро приближает нас к идеалу, а зло отдаляет. Наконец, добро и зло тесно связаны с душевным и духовным опытом самого человека и существуют только посредством этого опыта. И благо, и добро, и зло творятся по мерке внутреннего мира человека. Каким он будет, полностью зависит от практики воспитания и образования, а также самовоспитания и самообразования. Именно в этом пространстве формируется осознание таких важных человеческих ценностей, как свобода, ответственность, необходимость. На мой взгляд, самая важная проблема человеческой жизни – проблема соотношения свободы – необходимости – ответственности. В приведенной триаде лидирует свобода. Феномен свободы заключает в себе подчас самое неожиданное содержание. Свидетельством смысловой неоднозначности является соотнесение понятия «свобода» с понятиями «порядок», «ответственность», «необходимость», «произвол».
К анализу этого феномена обращались многие философы, и каждый опирался на собственное философское основание. Скажем, Артур Шопенгауэр определял свободу через отрицание препятствий, мешающих обретению чего-либо. Устранения препятствия и означает обретение свободы. К. Маркс и Ф. Энгельс определяли свободу как способность человека действовать в соответствии со своими интересами на основе познания объективной необходимости. А еще раньше Бенедикт Спиноза определял свободу как познанную необходимость. Совершенно очевидно, что, говоря о свободе, мы имеем в виду человеческую свободу воли. Последняя тесно связана с вопросами причинности, причины и следствия в действительности.
Когда речь идет о причинности, свободе воли, что совершенно естественно реализуется через свободу выбора, тогда возникает другой вопрос: а что определяет сам процесс выбора?
Первый вопрос, возникающий в связи с этим, – как соотносится свобода и детерминизм? Некоторые философы считают, что детерминизм главенствует лишь в природе, в обществе же господствуют волюнтаризм и фатализм. Человеческие поступки и действия являются исключением из законов причинности. Для защиты свободы воли человека недостаточно просто опровергнуть жесткий детерминизм истории, так как свобода не есть отсутствие причинности. Простейший анализ собственных поступков покажет, что человеческие поступки также имеют свои причины и выбор обусловливается определенной причиной. Более того, английский философ Давид Юм утверждал, что свободная воля, а следовательно, и выбор, осуществляемый человеком, совместим с детерминизмом. Можно согласиться с таким утверждением, другое дело, как его понимать – в спинозовско-лапласовском или марксовском духе.
Необходимость, с которой мы соотносим свободу, не бывает абстрактной или однозначной. Ее можно рассматривать как позитивную и негативную, жесткую и мягкую. Поскольку мы говорим о свободе и необходимости человека, то следует рассматривать последнего с точки зрения двух его программ: инстинктинуальной и культурной. Например, когда задействована биологическая программа, факт невозможности долго находиться под водой без специального аппарата не означает ограничения свободы. Вы не можете выбирать подводный мир для жизни, и понимание этого факта элиминирует из реестра возможностей данную как несовместимую с биологической программой. С другой стороны, если бы сознание человека поступало таким образом всегда, то не было бы Жюля Верна и его «20000 лье под водой», не было бы подводных скафандров и т.п. Значит, наличие общебиологической программы вполне совместимо со свободой человека действовать многообразными способами. Общие инстинкты вовсе не мешают некоторым людям по-разному развивать или уничтожать свои способности и возможности.
Теория свободы воли раскрывает механизмы поведения людей в обществе. Если бы люди не были свободны, они не отвечали бы за свои поступки. Практика же показывает, что даже самые отъявленные негодяи и убийцы (если они вменяемы) вполне осознают вменяемую им ответственность11.
Наше понимание свободы воли не предполагает, что нами и миром правит случай, но и не допускает возможности, что выбор диктуется лишь внешними обстоятельствами. Человек – сложное существо, его поведение определяется культурной программой, а это означает, что, делая выбор, он действует как порождающее причины тех действий, которые осуществляет. Именно из этого факта ответственности за свои поступки и вытекает необходимость свободы.
На протяжении всей истории человеческого развития борьба человека против ограничения собственной свободы была мощным фактором общественного процесса. Свобода всегда рассматривалась как абсолютная ценность человеческого бытия. Это сладкое слово «свобода» на свой алтарь потребовало много жертв – настолько много, что человек предпочитает отказаться от ее благ.
Если предыдущие исторические эпохи проходили под лозунгом «Свобода», то в XX веке появляется настораживающий симптом болезни общества, своего рода социальной аномии – люди устали от свободы. «Богатство от свободы» – под таким многозначительным названием вышло исследование Эриха Фромма12. Однако есть и другая сторона этой проблемы – дефицит свободы. Таким образом, проблема соотношения свободы и необходимости, свободы и ответственности имеет емкий социальный смысл: политический, правовой, экономический, нравственный, художественный, эстетический.
Триада «свобода – ответственность – необходимость», с одной стороны, формируется в пространстве общественного блага, а с другой – связывает в единое целое триаду «добро – красота – истина».
Красота, или прекрасное, и его антипод, безобразное, являются объектом внимания и философии человека, и эстетики как философской науки о прекрасном. Прекрасное, красота есть образец чувственно воспринимаемой формы, идеал, в соответствии с которым рассматриваются другие феномены человеческого бытия. И прекрасное, и безобразное – мера, в которой в свернутом виде представлено отношение человека к миру с точки зрения должного.
И благо, и красота тесно связаны с истиной. Тот факт, что эти ценности представлены в виде триады, указывает на их диалектическое единство, не исключающее противоположности. Пространством, которое связывает эти различные ценности в единую триаду, является рациональность. Судьба этих ценностей была окончательно предрешена ответом древнегреческого философа Парменида на им же поставленный вопрос: «Что есть сущее?» Если Парменид заложил основы рациональности, то Сократ сделал окончательно невозможным осуществление альтернативной позиции. Достаточно вспомнить один из его диалогов, записанных Платоном, где его великий учитель спрашивает у Гиппия (софист), что такое прекрасное. Гиппий отвечает: «Прекрасное – прекрасная девушка». Возражая ему, Сократ легко доказывает, что тогда прекрасное можно назвать и прекрасной кобылицей, и прекрасным горшком. Искать надо истину – общезначимое знание, а не его отдельные проявления. Значит, предназначение человека – неустанно искать истину, вскрывать самообман и поверхностные привычки своих ходячих представлений. Рассмотренные аксиологические триады из абстрактных ценностей превращаются в конкретные в пространстве человеческой жизни.
Поэтому абсолютной человеческой ценностью является жизнь, которая имеет две строго означенные точки: рождение и смерть. И, тем не менее как одно, так и другое вовсе не однозначны. Скажем, в восточной культуре точкой отсчета жизненного пути является не акт рождения, а акт зачатия, не говоря уже о смерти, которую, с одной стороны, зафиксировать несложно (остановка сердца), а с другой – это еще не смерть. Еще более сложно и неоднозначно то, что находится между рождением и смертью и что называют жизнью человека.
Жизнь – понятие многозначное, имеющее несколько смыслов: естественнонаучный, метафизический (судьба), историко-культурный, биографический. Первый смысл понятия «жизнь» тождествен органическому с его обменом веществ и мало интересует философов. Второе значение традиционно входит в сферу интересов философии, так как здесь речь идет о содержании переживания человеком своего жизненного пути, судьбы вообще. Здесь ставятся и решаются вопросы конкретного отношения к смыслообразующим человеческое пространство формам бытия. Другими словами, жизнь характеризуется не просто естественной упорядоченностью биографических фактов – родился, учился, работал, умер – она исследуется с точки зрения ее качества, полноты, содержания. Третье значение феномена имеет филогенетическое содержание и рассматривается в контексте жизненных проявлений человеческого рода. Основные вопросы данного аспекта проблемы человеческой жизни связаны с пространством исторической преемственности поколений людей, живших, живущих и будущих жить. Большое значение имеет проблема «отцов и детей», проблема человеческой памяти. Четвертый смысл понятия включает в философское пространство жизнь одного, конкретного человека – «историю» его телесно-душевно-духовного становления, жизненный сценарий от рождения и до смерти.
Таким образом, при анализе феномена человеческой жизни первостепенное значение имеет хронотоп жизни: пространственно-временные ее координаты. Время жизни включает прошлое, настоящее, будущее. Пространство – форма взаимодействия с окружающей средой, миром и другими людьми.
Георг Зиммель, основатель «философии жизни», справедливо настаивал на удивительном, загадочном и необъяснимом характере жизни человека. Быть и жить, по его мнению, одинаково необъяснимо в поле рационального дискурса. Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет отмечал двойной императив человеческой жизни – биологический и рациональный (духовный), который подчиняется двум противоположным топосам: культуре и спонтанности.
Итак, жизнь – это то, что никто не может сделать за меня, жизнь существует без права передачи. Это не абстрактное, а мое личное, индивидуальное бытие. Однако жизнь – не только мое «Я», это еще и мир, и другие. При всем при этом жизнь есть тайна, таинство.
С одной стороны, удивительно, что, осознавая таинство жизни человека, мы, тем не менее, заглядываем в словари, сознательно изгоняя из головы и сердца понимание, что в «знании содержатся печали» (Библия). С другой стороны, в силу родового признака, уже по самой природе, человек не может не делать собственную жизнь осмысленной. Самое обыденное понимание жизни – то, что мы делаем, и то, что с нами происходит, – от мыслей и желаний до поступков и подвигов. Но ничто из того, что мы делаем, не является жизнью до тех пор, пока мы не отдаем себе в этом отчет.
Первое, из чего мы исходим, – жизнеощущение, чувство жизни. Воспринимая и чувствуя, мы вступаем во владение самим собой и своей жизнью, и это постоянное присутствие, даже во сне, во всем, что происходит вокруг, отличает жизнь от не-жизни.
Второе, к чему мы приходим, – осознание переживания жизнеощущения, которое возможно лишь в процессе взаимодействия с миром. Мартин Хайдеггер был прав, когда сказал, что жить – значит находиться в мире. В работе «Бытие и время» немецкий философ дает нам возможность прочувствовать весь смысл немецкого «leben», или русского глагола «жить». Мир – не просто совокупность сущего, предметов, вещей, свойств, отношений, всего окружающего, мир для человека – то, что его интересует, без чего он не мыслит своей жизни. Поэтому поэтические слова Юлии Друниной «Я не могу без тебя жить…» вовсе не метафора.
Самым сложным в решении проблемы человеческой жизни – раскрыть сущность жизни в единстве с ее существованием. Жизнь – это такая проблема, которая дается нам другими людьми, но решать ее должны мы сами. Наиболее четко эта проблема поставлена в экзистенциализме, где человеческое существование трактуется как человеческое бытие, соотнесенное с трансценденцией, т.е. выходом человека за рамки индивидуальной жизни, в мир. Отсюда существование – это всегда индивидуальное существование, такое, в котором хоть и живут вместе, но проживают (проходят по жизненному пути) и умирают в одиночку. Только в пограничных ситуациях, перед лицом смерти обнаруживается, что в жизни человека было подлинным, настоящим, а что нет. Жизнь нельзя предвидеть или предсказать. Время жизни всемогуще, именно оно отмеряет нам все жизненные возможности и невозможности, условия и средства, случаи и опасности, только оно способно ограничить свободу выбора и движение по жизненному пути.
Проблема смысла человеческой жизни артикулируется в виде вопросов: «Для чего живет человек?», «Зачем он приходит в этот мир?», «В чем его предназначение?». С давних исторических времен и по сей день делаются попытки найти достойные ответы на эти вопросы. Однако пока, кроме сакраментального – смысл человеческой жизни в самой жизни, – ничего не найдено. Причина этого парадокса, на мой взгляд, заключается в том, что сама проблема закодирована не на ответ, достойный самого вопроса, а именно на поиски такого ответа.
Поэтому более адекватным проблеме смысла жизни будет вопрос не «Зачем?», а «Как?». Как жить, чтобы быть человеком, достойным этого высокого звания? Как жить, чтобы быть человеком, а не скотом, не тварью бездушной?
Над этими вопросами мучительно размышляли многие. Русский философ Владимир Соловьев в работе «Оправдание добра», следуя основным принципам нравственной философии, высказал ряд идей, которые могут дать пищу для размышлений о смысле жизни. Для него «показать добро как правду» – значит найти «единственно верный, правый себе путь жизни во всем и до конца». Определяя нравственный смысл жизни, Соловьев дистанцируется как от пессимистов (жизнь не стоит того, чтобы жить), так и от оптимистов (любая жизнь имеет абсолютную ценность). Поскольку сам философ был глубоко верующим человеком, то проблема смысла решалась им в религиозном духе: смысл жизни – служение добру, благу, Богу13. Однозначно в этой проблеме одно – ответ на вопрос о смысле жизни человека следует детерминировать формой мироощущения, т.е. тем, как человек воспринимает сам мир, а следовательно, и жизнь. Значит, возможны, по меньшей мере, две формулировки вопроса о смысле жизни: пессимистическая и оптимистическая.
Если человек не утратил веры в высокое предназначение человеческого рода, эту проблему он склонен формулировать позитивно. Ведь сама формула философского вопрошания несет в себе целеустремленную позицию. Она предполагает цель как нечто находящееся за пределами микромира индивидуальной жизни человека. Она изначально ориентирована на выход за пределы собственного мирка, собственной конечности. Негативная формулировка проблемы смысла жизни артикулируется вопросами: «Зачем я живу?», «Почему я живу?». Сама форма вопрошания молчаливо предполагает желательность альтернативы – ухода из жизни, предпочтения покоя, небытия. Первая позиция исходит из ответственности как за свою жизнь, так и за последствия выхода за пределы своей жизни, вторая – из безответственности, в лучшем случае в конце «в моей смерти прошу никого не винить…». Яркими представителями такой позиции были Гегесий, Феодор Безбожник, Фридрих Ницше, Артур Шопенгауэр, последний даже заслужил звание «философа мировой скорби».
Проблема смысла жизни наиболее эффективно и интересно ставилась и решалась в художественном дискурсе – литературе и искусстве. Из бесконечного ряда славных имен выделим Льва Толстого. В «Исповеди» писатель говорит о том, что в 50 лет он думал о возможности самоубийства. Пытаясь выйти из глубокого жизненного кризиса, он задумался над тем, отчего, в силу каких причин перед человеком вдруг встает вопрос о смысле жизни? В чем заключается содержание смысла жизни? По первому аспекту вопроса он пришел к заключению, согласно которому человек вопрошает о смысле тогда, когда сам живет бессмысленно, ведет неправильную жизнь. По второму аспекту Толстой сделал следующий вывод: поскольку жизнь кажется бессмысленной из-за ее бренности, конечности, то вопросом о смысле жизни является только такой вопрос, который не может завершиться вместе с окончанием жизни отдельного человека. По мнению Л. Толстого, проблема смысла имеет два направления – логическое и нравственное. Решение первого – задача теоретическая, второго – практическая. Однако это не говорит о том, что сам писатель решил эту проблему. Это тайна – таков его окончательный вердикт14.
Особенно пристально к этой проблеме приглядывалась литература экзистенциального направления (Федор Михайлович Достоевский в России, Габриэль Марсель, Жан Поль Сартр, Альбер Камю во Франции).
Мировая литература наглядно показала, что отсутствие смысла жизни приводит людей к преждевременному трагическому финалу. Поэтому задача философии человека – помочь обрести людям, нуждающимся в этом, смысл жизни и тем самым излечить их от «болезни к смерти» (Серëн Кьеркегор). В этой связи большое значение имеют теория и практика логотерапии, разработанная Виктором Франклом. Широко известна его работа «Человек в поисках смысла», в которой отмечено, что сегодня мы, по сути, имеем дело уже с фрустрацией не сексуальных, как во времена Фрейда, а экзистенциальных потребностей. Сегодня человек уже страдает не столько от комплекса неполноценности, как во времена Альфреда Адлера, сколько от глубокого чувства утраты смысла жизни, который соединяется с ощущением пустоты жизни – поэтому я (Виктор Франкл. – Н.К.) говорю об экзистенциальном вакууме в жизни человека. Смысл не только должен, но и может быть найден, по мнению Франкла, и в поисках смысла человека направляет его совесть, которая является органом смысла. Совесть же есть выражение трансцендентного Ты15.
С проблемой жизни человека, поиска ее смысла тесно связана проблема смерти и бессмертия. Конфуций сказал своим ученикам: «Не зная, что такое жизнь, можно ли знать смерть?».
Оксфордский академический словарь определяет смерть как конец жизни, так же определяет смерть как естественный конец всякого живого существа и отечественный Философский энциклопедический словарь. Добавляется, что человек, в отличие от всех других существ, осознает свою смертность. С точки зрения осознания смысла смерти как завершающего момента человеческой жизни проблема смерти рассматривается как в западной, так и в отечественной философии.
Первой смертью человека на Земле, как свидетельствует Библия, была гибель сына Адама и Евы Авеля, убитого родным братом Каином из зависти. Следовательно, смерть бывает и неестественной. Да и является ли физическая кончина, распад телесности смертью? Может быть, человек переходит в иные формы бытия, неземные? Такова, кстати, религиозная точка зрения на смерть.
Для стабильности человеческого бытия требуется четкое обозначение границ между жизнью и смертью, критериев, относящихся к самому явлению смерти. В ранних философских системах смерть ассоциируется либо с проявлением злодеяния, либо со справедливым воздаянием за порочные поступки, либо с актом мести. С Сократа этот феномен стал в отдельных случаях сравниваться с благом. Выступая перед афинским судом, Сократ прямо называет свою смерть благом, а не злом. На уровне обыденного сознания формируется новое отношение к смерти, исчезает страх перед нею. После Сократа другой греческий философ, Эпикур, разводит понятия жизни и смерти: покуда человек жив, смерть к нему не имеет никакого отношения, когда же он умирает, жизни уже не существует. Следовательно, это расходящиеся понятия.
Поскольку за обозримую историю человеческого рода парадигма философского мышления изменялась не один раз, отношение к смерти неоднократно пересматривалось как на уровне теоретическом, так на обыденном. В старину многие люди еще при жизни готовили себе «домовину» (гроб). Сара Бернар, например, даже использовала его вместо кровати. Трудно сказать, что это – богемный эпатаж или подготовка к иной «жизни».
На теоретическом уровне общественного сознания специфическую формулировку смерти дал Артур Шопенгауэр. Он придал смерти значение «истинности», подлинности небытия, понятого как небытие вечно живущей Воли. Только смерть обладает атрибутом истинности, жизнь же является воплощением подлинной неистинности. Фридрих Ницше, последователь Шопенгауэра, заменив волю к жизни волей к власти, представил смерть катализатором действия. Философия XX века понятие смерти жестко связывает с понятием времени, собственно говоря, как и жизни. Девиз «Помни о смерти – живи моментом» говорит о том, что проблема эта скорее психологическая, чем физическая, поэтому избавиться от страха перед смертью – все равно, что избавиться от разума. Эрих Фромм в книге «Человек для себя» пишет, что сознание, разум и воображение нарушили «гармонию» животного существования16. Человек не желает умирать, поэтому его взоры обращены к проблеме бессмертия, от вопроса «Предопределен ли срок смерти и можно ли его предсказать?» до «Существует ли бессмертие не только души, но и тела?».
Выражением этого интереса стала книга Ричарда Моуди «Жизнь после смерти», а затем и вторая «Размышления о смерти после смерти» (1983). Доктор Моуди в своих работах выразил известную сентенцию греческого драматурга Еврипида: «Кто знает, может быть, жить – это значит умереть, а умереть – жить»17.
Возможно ли физическое бессмертие? Этот вопрос все чаще заменяется другим: возможно, личное бессмертие предпочтительнее физического? Не случайно же царь Соломон, который прославился своей мудростью, отказался от эликсира бессмертия.
Для философии человека наиболее актуальной является проблема отношения к смерти не столько естественной, сколько неестественной. В последнее время остро стоит перед человеком, обществом и государством, народом и человечеством проблема смертной казни, ведь она вовлекает в свой круг не только преступника, но и палача, и судей. Энциклопедия смерти приводит ужасающие по силе воздействия на психику человека примеры «преступлений и наказаний»18.
Другой проблемой является право человека на смерть. Здесь можно выделить две стороны: самоубийство и эвтаназия. Речь идет не о клинических случая суицида, а об осмысленном желании умереть, о физическом или нравственно-психическом страдании, трудно переносимом и особенно мучительном. В конце ХХ века общественные дебаты вокруг права человека на добровольный уход из жизни вспыхнули с новой силой. В мире стали издаваться своеобразные руководства по «благоприятному» завершению суицида. Например, книга Дерека Хамфри «Последний выход» является своего рода руководством для самоубийц. Сам автор основал в США «Общество болиголова», девизом которого являются слова «Хорошая жизнь, хорошая смерть».
Как самоубийство, так и эвтаназия обострили другую этическую проблему – подготовки самого умирающего и его близких к смерти. Многие философы справедливо указывали, что главным является не столько само явление, сколько наше отношение к нему. Как тут не вспомнить стоиков и их требование примирения с теми событиями природной и социальной необходимости, которые мы не в силах изменить. Пока же можно констатировать непреложный факт: чем дальше продвигаемся мы по пути цивилизации, тем больше утрачиваем пиетет перед жизнью и смертью.
|